Проблема становления королевской власти у германских народов привлекает внимание исследователей вот уже на протяжении нескольких столетий. Актуальность данной проблемы повышается в связи с тем, что ее изучение сопряжено с рассмотрением целого ряда дискуссионных вопросов исторической макросоциологии, таких как вопрос о генезисе и сущности государства, путях развития социальной стратификации, особенностях организации власти в рамках раннеклассовых обществ. При этом, рассмотрение различных аспектов социальной истории древних германцев упирается в метод исследования, поиск соответствующих теоретических предпосылок для более эффективной реализации имеющихся данных. Большинство современных исследователей, занимающихся проблемами теоретической истории, приходит к выводу о том, что особенно значительный вклад в изучение доклассовых и раннеклассовых обществ был сделан в течении прошедшего столетия теоретиками направления культурного материализма, предложившими рассматривать исторические формы общественной организации как последовательно развивающиеся структурные типы [1]. Применение новых методов социальной антропологии к изучению истории древних и средневековых обществ позволило исследователям выработать новое, более четкое понимание процессов классообразования и политогенеза. Одним из наиболее существенных достижений в этом отношении можно считать доказательство Э.Сервисом существования особого промежуточного этапа в эволюции общественного устройства от родоплеменного к раннегосударственному. Данный промежуточный этап характеризуется наличием централизованных территориально-политических структур, которые имеют отдельные признаки раннегосударственной организации, но обладают при этом и существенными родо-племенными чертами. Рассматриваемые структуры получили в научной литературе наименование вождеств (chiefdom), и стали предметом ряда специальных исследований как зарубежных, так и отечественных авторов. В то же время, несмотря на широкое признание теории вождеств в мировой науке, применение данной теории к изучению германо-скандинавских обществ до сих пор не было в полной мере осуществлено. В данной работе, призванной восполнить существующий пробел, предлагается рассмотрение процессов классообразования и политогенеза, имевших место в рамках традиционных германо-скандинавских обществ, с точки зрения неоэволюционизма. Такое исследование позволит сопоставить историческое развитие древних обществ Северной Европы как с их историческими аналогами, так и с выработанными исследователями универсальными структурными типами, пересмотреть ряд существующих стереотипов на развитие «варварских» обществ, дополнить теоретическую базу исторической макросоциологии в связи с имеющимся дефицитом исследований компаративно-аналитического характера.

Имеющиеся данные о характере общественного устройства древней Скандинавии весьма ограничены, и могут быть получены только из анализа отрывочных, но весьма ценных сведений, содержащихся в поздних произведениях. Одним из таких источников может считаться «Сага о гутах» [2], освещающая общественное устройство острова Готланд до включения этой области в сферу влияния шведских конунгов. Как можно заключить из текста, вся территория острова делилась на три тридьунга (tritiungar, трети) [3], население которых собиралось на регулярные тинги (ting, собрания) третей по случаю принесения регулярных человеческих жертвоприношений, и по особым случаям на «тинг всех гутов» (gutnal ting) [4]. Согласно действовавшей традиции, возникавшие судебные распри должны были «разрешаться в том же самом тридьунге, в котором возникли», а если спор не был разрешен, его следовало «передать на обсуждение всех людей (til aldra manna samtalan)» [5], т.е. на тинг всех гутов. Решение общего тинга приравнивалось к «совету страны», и считалось выражением высшей судебной власти. Несмотря на то, что общее правительство у населения острова отсутствовало, «гуты всегда... сохраняли свое право» [6]. Другим источником, дающим сходную информацию о древнейшем устройстве Скандинавии, может считаться рассказ о крещении области Веренд, в котором содержится информация о характере древнейшего устройства этой области: «Было в той земле двенадцать третей (tribus), общественными делами которых управляли в то время могущественные или знатные (magnates seu nobiles)» [7]. Подобным же образом на Готланде выделялись знатные и влиятельные люди, которые были наиболее значительными общественными деятелями [8]. Данные сведения совпадают во многом с сообщениями античных авторов о традициях германского общества, в котором «в мирное время нет общего правительства (communis magistratus), но главы регионов и областей (principes regionum atque pagorum) творят суд и улаживают споры» [9]. Этот порядок нарушался только в случае войны, когда германцы избирали руководителей, наделенных правом «распоряжаться жизнью и смертью» [10].

Рассматриваемый тип общности отличается наличием универсальных признаков, соответствующих общественным образованиям, охарактеризованным Э.Сервисом как «племена», - преобладанием «экономически самодостаточных резидентных групп, которые из-за отсутствия высшей власти берут на себя право себя защищать» [11]. Собрание народного ополчения, проводившееся германцами в случаях возникновения внешней опасности [12], во многом соответствует механизму рассылки в аналогичных случаях т.н. «ратной стрелы» скандинавскими бондами (bondi, общинниками): «...бонды превратили приглашение на тинг в ратную стрелу и призвали к оружию всех свободных и несвободных по всему Трандхейму» [13]. Надобщинные структуры носят в рассматриваемом обществе вторичный, обусловленный внешней агрессией, характер (т.е. имеет место тенденция, которую можно считать проявлением трибализма), а резидентные группы представлены областями и округами, во главе которых стоят некие principes, общественная роль которых может и по сей день считаться предметом дискуссии. По всей видимости, должность выборного лица, проводившего судебные тяжбы по отдельным областям у древних германцев сопоставима с ролью шведского лагмана (laghman), толкователя закона, управлявшего областью вместе с советом хёвдингов (hofdingi) [14]. Учитывая высокое общественное влияние таких общинников, можно заключить, что каждый из них является фактическим вождем, претендующим, вместе со своими родичами и боевыми товарищами, на занятие высокого места в общественной иерархии. Снорри Стурлусон, описавший социальную структуру скандинавского общества своего времени, отмечает, что такие общинники - это «бонды уважаемого рода и пользующиеся всеми правами» [15]. Характерно то, что в приведенном автором нарицательном имени этих бондов («раздающие богатства», veitanda fjar) присутствует отголосок эпохи реципрокных отношений, что указывает на достаточно раннее происхождение рассматриваемого типа общественного деятеля.

Организация власти в подобном обществе носит характер общественного собрания, распадающегося на собрание знати и собрание всех свободных членов племени, как это можно видеть у древних германцев: «О менее значительных делах совещаются старейшины (principes, знать – С.С.), о более важных – все, причем те дела, о которых выносит решение народ, предварително обсуждаются старейшинами» [16]. Сходная ситуация наблюдается и в скандинавском обществе племенного периода, - так, «старейшие по возрасту из... двенадцати третей, созвав общее собрание земли (communae terrae placitum), постановили, чтобы от каждой трети были выбраны лица, которые были бы доверенными остальных» [17]. При этом, следует отметить, что рассматриваемое общество остается еще в целом субъектом власти, т.к. ни один участник собрания не вправе ущемить права и достоинство свободного члена племени («...казнить, заключать в оковы и подвергать  телесному наказанию не позволяется никому...» [18]), кроме как в случае принятия общего решения (если речь идет, например, о наказании преступника): «Перед народным собранием также можно выступать с обвинением и предлагать на разбирательство дела, влекущие за собой смертную казнь» [19]. Ограничение в правах на ношение оружия и участие в общественных собраниях испытывали только рабы, положение которых, однако, не носило особенно тяжелый характер [20]. Это дает нам возможность охарактеризовать первичный эволюционный тип общественной организации германцев как племенной «военно-демократический» [21].

Влияние племенного военно-демократического типа политии на формирование общественного сознания германцев было весьма значительным, что неоднократно проявлялось в эпоху раннего средневековья. Это влияние отразилось в раннесредневековом германском праве (которым было повсеместно воспринято созданное именно этой эпохой понятие «свободного», полноценного человека) и этнонимии германских племен (воспринявших в собирательном этнониме Alamanni идею союза свободных, вооруженных людей). Свобода однозначно отождествлялась с правом ношения оружия, участия в общественном собрании и военных походах, - так, предъявляя свои претензии в отношении римлян, тенктеры объявили, что германцам «не давали собираться для обсуждения... дел, а если и разрешали, то ставили условия, невыносимые для людей, живущих ради войны, - собираться безоружными...» [22]. Значение традиции народовластия прослеживается в неоднократных возрождениях военно-демократических порядков в период военных или династических кризисов королевской власти, - так, король остготов Бадвила (Тотила) в ходе тяжелой войны с войсками Восточной Римской Империи называет в числе факторов, необходимых для достижения победы, наличие совета старейшин [23], а рядовые остготские воины в решающий для королевства момент производят избрание «воинственного короля» (regem Martium) [24] прямо на поле боя. Племенная форма общественного устройства надолго заменяет королевскую власть у лангобардов после смерти короля Клефа: «Лангобарды после его (Клефа – С.С.) смерти оставались десять лет без короля и управлялись вождями (ducibus)» [25]. Сходное явление может быть отмечено у остготов после смерти короля Торисмуда: «...остроготы так оплакивали его (смерть – С.С.), что в течении сорока лет никакой другой король не занимал его места» [26]. При этом, Иордан отделяет власть короля от власти вождя, отмечая, что вестготами управляли «...приматы их и вожди (primates eorum et duces), которые возглавляли их вместо королей (regum vice illis praeerant)...» [27]. Военно-демократические традиции в течении долгого времени оставались господствующей формой организации германских племен, и могут быть отмечены случаи прямого сопротивления племенной знати (по всей видимости, тех самых principes) установлению какой-либо формы единоличного правления, - так, герулы убили человека, исполнявшего роль короля, желая жить вообще без правителя [28].

Сходные тенденции могут быть отмечены и в развитии скандинавского средневекового общества. Основу социальной структуры Скандинавии эпохи раннего средневековья  составляла организация бондов, свободных общинников и держателей земли, «прочной отчины и старого одаля» [29]. Влияние бондов сохраняло силу и в эпоху конунгов, - так, бонды неоднократно устраняли не устраивавших их конунгов, и жили по законам древнего права, заявляя конунгу следующее: «...если ты не пожелаешь сделать то, что мы требуем, мы восстанем против тебя и убьем тебя. Мы не хотим терпеть немирье и беззаконье. Так раньше поступали наши предки: они утопили в трясине на Мулатинге пятерых конунгов за то, что те были такими же высокомерными, как ты» [30]. В отношении свободных общинников не допускалось применение силы: «Если же ты... применишь против нас силу, то тогда мы, бонды, решили все расстаться с тобой и взять себе другого правителя» [31]. Нормами обычного права специально оговаривалось, что «свеи имеют право брать, а также сбрасывать короля» [32]. Этим объясняется тот факт, что в течении значительного периода истории Скандинавии реальная власть сохранялась в руках бондов («Все короли свеев позволяли бондам советоваться с ними во всем, в чем те хотели» [33]), что делало их весьма влиятельной общественной силой, нередко противостоявшей власти конунга. Как свидетельствуют более поздние источники, в мирное время власть вождя была ограничена волей совета бондов, - по данным Римберта, у свеев «в обычае, что всякое общественное дело более зависит от единодушной воли народа (in populi unanima voluntate), чем от королевской власти» [34].

В то же время, несмотря на наличие глубоких военно-демократических традиций, следует отметить, что рассматриваемое общество уже далеко отстояло от эгалитарности. Многие свидетельства подтверждают развитие слоя знатных людей, обладавших более значительными материальными средствами, нежели рядовые общинники. Весьма показательным наследием данной эпохи могут считаться пиры средневековых королей, которые проводились с особым размахом, демонстрирующим статус организатора пира. На пирах, со времен, описанных Тацитом, решались все наиболее важные вопросы именно в среде племенной знати: «...во время этих пиров они обыкновенно также совещаются о примирении враждующих, о заключении брачных союзов, о выборах старейшин (principes), наконец, о войне и мире» [35]. Эти пиры организовывались людьми из известных родов, желавшими получить расположение соплеменников [36], являясь, по всей видимости, реликтом реципрокных отношений. Особенно широкое распространение пиры имели в среде военных вождей, влияние которых напрямую зависело от проведения подобных мероприятий [37]. Влиятельный общинник, «крепкий бонд» (storbondi), выдвигавший свою кандидатуру на роль военного предводителя, расчитывал на поддержку своих соплеменников и других влиятельных бондов, что требовало от потенциального предводителя проявления значителной щедрости: «...добро Тунни раздавал своим людям. Поэтому его любили и к нему шли» [38]. Следует учитывать тот факт, что богатство кандидата на роль предводителя имело сакральное значение, - его наличие говорило о том, что вождь не обделен богами и имеет удачу, которая посетит и его боевых товарищей. Щедрый на пиры и подарки вождь получал в складывающейся эпической традиции прозвище «раздающего золото» (gullbrjota), «кольцедробителя» (brjotr gullsins), «щедрого на сокровища» (audmildinga). Слава такого рода создавала лидеру большую популярность в формирующейся дружинной среде: «...владетель готский богато меня одаривал» [39], «...не скупящийся на подношения... хвалу он да заслужит и славу всевековечную» [40].

Вероятно, именно в этот период начинается формирование постоянной дружины вождя, о размерах которой можно судить по приведенному Снорри Стурлусоном выражению «дружину составляют двадцать человек» (drott eru tuttugu menn) [41]. Данное свидетельство можно сопоставить с информацией из англо-саксонской поэмы «Беовульф», главный герой которой отправляется в военный поход с четырнадцатью дружинниками [42]. Сравнение этих показателей с данными о численности дружин эпохи Великого переселения народов, достигавших нескольких сотен человек [43], дает понять, что речь идет о формировании ближайшего окружения вождя, которое, по всей видимости, станет впоследствии основой его «домашней дружины». Отношения вождя и дружинников определялись соблюдением верности и исполнением возложенных на каждого из них обязательств. Вождь брал на себя обязательство вести свою дружину к победе в крупных походах, показав при этом высокие воинские качества («Во время сражения стыдно вождю быть превзойденным храбростью... вождь сражается за победу» [44]), а также доставить своим дружинникам все необходимое для богатой жизни («Дружинники же от щедрот своего вождя ждут себе и боевого коня, и обагренное кровью победоносное копье, а вместо жалованья для них устраиваются пиры» [45]). Учитывая тот факт, что вознаграждение дружинников носило на начальном этапе натуральный характер (в подавляющем большинстве случаев), можно заключить, что дружинник добровольно оказывался в положении личной зависимости от своего вождя, разделяя с ним трапезы и жилище. Данное положение закреплялось принесением присяги на верность вождю, нарушение которой с древнейших времен воспринималось как недостойное преступление: «Те из обещавших, которые не последовали (за вождем) считаются беглецами и изменниками и лишаются впоследствии всякого доверия» [46]. Связь между вождем и дружинником становилась со временем столь значительной, что ее разрушение воспринималось нередко как знамение скорой гибели: «...не золотом одаренный, но озябший телом... вождя-соратника надолго утратив... видит... темные волны» [47].

Военные успехи напрямую отражались на материальном обеспечении вождя и его дружины, что приводило к резкому усилению роли войны в жизни нобилитета. Как показывает сочинение Тацита, занятие военными набегами быстро становится основным занятием вождя [48]. Подтверждением тому может служить деятельность видного германского вождя Ариовиста, отряд которого, по свидетельству Юлия Цезаря, «в течении четырнадцати лет не видел над собой крова (tectum non subissent)» [49]. Сходные явления можно наблюдать и в раннюю эпоху викингов (периода «внутренней колонизации»), когда «только тот мог с полным правом называться морским конунгом (saekonungr), кто никогда не спал под закопченой крышей и никогда не пировал у очага» [50]. Судя по составу отряда Ариовиста, набранного из разных племен, его военное объединение формировалось на основе принципа, описанного Тацитом [51], согласно которому молодежь из соседних племен стекалась в отряд влиятельного лидера, желая получить таким образом соответствующее социальное положение. При этом, мотивы выступления Ариовиста в поход достаточно четко прослеживаются в отдельных высказываниях, переданных автором о том, что «...он (Ариовист – С.С.) оставил свой дом и своих родичей не без великой надежды на большую награду (non sine magna spe magnisque praemiis)» [52], и что «Цезарь учинил по отношению к нему (Ариовисту – С.С.) большую несправедливость тем, что своим прибытием уменьшил его доходы (vectigalia)» [53]. Упомянутые доходы Ариовиста заключались во взымании дани с подчиненного им племени эдуев [54], а также в захвате земли для поселения дружинников и их семей [55]. Таким образом, есть все основания предположить, что в случае успешного проведения данного рейда Ариовист не только добыл бы средства к успешному обеспечению своей дружины («...а прокормить большую дружину можно только грабежом и войной» [56]), но и значительным образом повысил бы свой общественный статус и авторитет. Укрепление статуса военно-дружинной знати приводит к тому, что фигура вождя постепенно приобретает все большее общественное значение, подкрепленное прежде всего обширным землевладением (примером чему могут служить «виллы и поля» (agros villasque) вождя батавов Цивилиса [57]), взыманием дани, и ростом личного престижа. Вокруг фигуры вождя складывается окружение из телохранителей, дружинников, слуг, зависимых людей и рабов, которые сопровождают вождя даже во время его деловых поездок [58]. Особенное значение в деятельности конунга приобретает отряд «верных» (fideles) ему дружинников-телохранителей, не оставляющих своего вождя ни при каких обстоятельствах [59]. Такое утверждение общественной роли германских вождей-хёвдингов, происходящее в результате успешного проведения военных рейдов, подобных вторжению Ариовиста на территорию секванов и эдуев, сопровождающееся формированием вокруг вождя постоянной военной дружины, приводит к возникновению и развитию нового типа политии.

Развившийся в ходе эволюции племенного устройства новый тип политии можно охарактеризовать как простое вождество [60], отличающееся известной централизацией управления, развитием куста иерархически соподчиненных руководителей на местах, и зарождением постоянной власти верховного военного вождя, получающего латинское имя rex. Данный тип особенно удачно просматривается на материале германских племен как эволюционный, т.к. существует целый ряд свидетельств, фиксирующих переходные формы развития между первичной племенной структурой и структурой простого вождества. Примером может служить описание общности герулов, составленное Прокопием Кесарийским, зафиксировавшим начало процесса централизации власти в этом племени, а именно - появление фигуры постоянного племенного вождя, власть которого носила во многом еще номинальный характер: «...их король носил это звание только на словах, не имея почти никаких преимуществ сравнительно с частным человеком» [61]. Данное положение отражено и в  свидетельстве Тацита о том, что у германцев «вожди главенствуют скорее примером, чем на основании права приказывать» [62]. Из другого отрывка Прокопия можно видеть, что многочисленные представители знати сохраняли весьма видное положение в общественной иерархии, что, на наш взгляд, может быть также выделено в качестве одного из определяющих признаков данного типа организации, а именно, наличие многовластия при номинальном единоначалии – так, по свидетельству Прокопия, когда герулы были побеждены лангобардами и должны были уйти, покинув места жительства отцов, они были предводительствуемы «многими вождями царской крови» [63], несмотря на то, что незадолго до этого лишились в бою своего верховного вождя. Многовластие выражалось в специфической форме иерархической координации, осуществлявшейся с соблюдением необходимых для ранжированного общества ритуалов взаимодействия, - так, по свидетельству Аммиана Марцеллина, король алеманнов Хортар созывал «к себе на пир всех королей (reges), людей королевского рода (regales) и князей (regulos) отдельных округов» [64], и т.к. сходы такого рода производились, по свидетельству автора, согласно «обычаю их племени» [65], можно предположить известную регулярность их проведения.

Генетическая связь королевской власти и раннеплеменного военного предводительства прослеживается у германцев на протяжении всего раннего этапа развития вождеств. Вождь, получавший верховный статус, сохранял безусловное право-обязанность предводительствовать в крупных военных предприятиях, более того, свободные общинники были в праве требовать от своего вождя проявления подобного рода активности – так, те же самые герулы «исполненные сильного гнева, без всякого стеснения бранили своего короля Родульфа и, постоянно приходя к нему, называли его впавшим в изнеженность и ставшим слабым, как женщина, и, насмехаясь и обзывая его другими неподходящими словами, всячески понося, бранили его» [66] за то, что в течении трех лет король Родульф не провел ни одной войны. Постоянные военные акции германцев являются бесспорным доказательством того, что война на данном этапе развития общества выступает в качестве оптимального способа максимизации экономического эффекта, являющегося залогом общественного развития. Фактически, именно война является основой развития надобщинных структур в германском традиционном обществе, приводя к возвышению общественного статуса племенной знати.

Военный путь вождя к королевской власти удачно отслеживается на материале источников. Как правило, для получения королевских полномочий требовалось благородное происхождение, как на это указывал еще Тацит, отмечавший, что германцы «королей выбирают по знатности (ex nobilitate)» [67]. Однако, принадлежность к королевскому роду могла заменяться военной доблестью предков, как, например, в случае с вождем каннинефатов Бринноном: «Он происходил от знатных родителей... отец его много раз восставал против римлян... слава этой мятежной семьи привлекала к Бриннону соплеменников» [68]. В любом случае, слава родственников играла большое значение при возвышении человека, что можно наблюдать значительно позже и у остготов, - так вождь остготов Урайя говорил своим соплеменникам, что он связан узами родства с королем Витигисом, и по этой причине на него могут распространиться его неудачи [69]. Имея соответствующее происхождение, вождь завоевывал симпатии соплеменников храбростью и дерзкими воззваниями. Как свидетельствует Тацит о нравах германцев, «у варваров в ком больше дерзости, тот и пользуется большим доверием» [70]. Данное положение особенно хорошо видно при анализе расстановки сил у алеманнов перед битвой при Аргенторате, когда удачливый вождь Хнодомар, возвысившийся благодаря дерзким военным предприятиям, занимает привелегированное положение не только в войске, но уже и в надобщинной иерархии. Тот же самый Бриннон, избранный вождем за свои заслуги, «отличался безграничной, хотя и бестолковой храбростью» [71].

После процедуры аккламации вождя племени «ставили на большой щит и поднимали на плечи» [72], согласно «обычаю предков» (more maiorum) [73]. Данная процедура, как это следует из красочного описания Кассиодора, совершалась «среди обнаженных мечей... не в тесноте покоев, но в широком поле... под рев военных труб» [74]. Во время этой процедуры на вождя возлагались и обязанности верховного главнокомандующего, действующего в согласии с вождями родов, добровольно подчинившихся его власти. В целом, можно говорить о том, что наблюдается соответствие германских reges скандинавским конунгам (konungr), а иерархически соподчиненных duces («вожди королевской крови» Прокопия и Аммиана) – по всей видимости, скандинавским ярлам (jarl) и херсирам (hersir). Согласно свидетельству Снорри Стурлусона, «ярлы, херсиры и дружинники называются... друзьями, собеседниками или сотрапезниками конунга (konungs runar eda malar eda sessar)» [75], что удачно коррелируется с приведенным выше свидетельством Аммиана Марцеллина о взаимодействии вождей разного уровня. Сами конунги могли сталкиваться с определенными затруднениями в вопросе формировании своего окружения из числа вождей равного или более низкого статуса, что связано с крепостью военно-демократических устоев германского общества - так, когда конунг Олав предложил человеку из могущественного и знатного рода звание ярла, Олав получил следующий ответ: «Предки мои были херсирами. Я не хочу носить более высокого звания, чем они» [76]. Таким образом, вокруг германского конунга нередко складывалась иерархия вождей, с которыми у конунга могли установиться весьма непростые отношения. Описывая борьбу военного вождя-конунга племени херусков Арминия с римлянами, Тацит упоминает, что «беспокойно было и у германцев, возбужденных надеждами, нетерпением и разногласием между вождями» [77]. При этом, несмотря на то, что Арминий стремился действовать в согласии и с другими «видными вождями» германцев («Арминий и остальные вожди германцев... не переставали убеждать своих соплеменников... отстоять свою независимость или погибнуть» [78]), римляне хорошо знали о наличии серьезных разногласий в среде представителей германской знати («И херусков, и остальные непокорные племена... можно предоставить их собственным междоусобицам и раздорам» [79]). Единственной опорой вождя в конкурентной борьбе за власть с другими вождями была дружина и его личная храбрость – так, в ходе тяжелой битвы с римлянами Арминий находился в первых рядах, «словом, примером в бою, стойкостью в перенесении ран побуждая... держаться» [80]. Подобные действия можно отметить и в деятельности короля алеманнов Хонодомара, - в решающей битве с римлянами, он, «полный отваги, полагаясь на огромную силу своих рук, выступил впереди... где ожидался самый горячий бой» [81], в то время, как более легкие участки возглавили другие вожди, «ближе всего стоявшие (к Хонодомару – С.С.) по своему могуществу (potestate proximi reges)» [82]. Должность вождя-конунга могла, по всей видимости, в течении весьма долгого времени оставаться выборной (так, по свидетельству Аммиана Марцеллина, «у бургундов каждый король... принуждается к отречению от власти и устраняется в случае, если при нем племя постигнут военные неудачи или земля откажет в достаточном урожае хлеба (segetum copiam negaverit terra)» [83]). Данная традиция имела широкое распространение в скандинавском обществе – «у свеев был обычай приписывать королю урожай и неурожай» [84], и конунга даже могли принести в жертву богам в случае его неудачного правления: «Вожди... стали совещаться и порешили, что... надо принести его (конунга – С.С.) в жертву» [85]. Борьба за установление наследственной королевской власти нередко приводила к поражению конунга, - неудачу в установлении единоличной власти потерпел и Арминий, павший жертвой борьбы вождей за власть [86].

Нам представляется возможным предположить, что становление скандинавских вождеств вендельской эпохи (VI-VIII вв.) в полной мере получило отражение в англо-саксонской поэзии, в частности, в знаменитой поэме «Беовульф», повествующей о легендарных событиях истории народа данов и гаутов. Основными деятелями поэмы являются «вожди» (конунги), предводители войска и народа (leodcyning). Вожди данного уровня получили в средневековой скандинавской литературной традиции имя «малых конунгов» (smakonungr). Судя по содержащимся в поэме характеристикам такого рода предводителей, речь идет об устойчивой традиции германского вождества, преемстве звания вождя представителями благородных родов. Данное положение находит подтверждение и в знаменитой «Саге об Инглингах», описывающей правление древних конунгов Швеции [87]. Наследием древнегерманской эпохи раннего вождества, когда король выбирался на поле боя, может считаться обычай «усыновления по оружию», когда будущий вождь германского племени проходил своеобразную инициацию путем получения оружия из рук вождя другого племени: «...у нас господствует обычай, что сын короля не раньше может садиться за стол вместе с отцом, как получив оружие от короля какого-нибудь другого народа» [88]. Сходный мотив, по всей видимости, присутствует и в «Беовульфе», когда юный вождь из народа гаутов отправляется к конунгу данов, для того, чтобы прославить себя ратными подвигами: «...старейшины, мои сородичи из лучших лучшие, меня подвигнули тебе, о Хродгар, отдать в услужение рук моих крепость» [89]. В награду за успешную службу конунг данов называет вождя гаутов своим сыном: «...доблестью ты стяжал теперь нашу дружбу и назван сыном» [90].

Вожди данного периода уже являются представителями замкнутого круга благородных родов, и их воспитание c детства определяется основным родом деятельности. Основные занятия, полагавшиеся вождю, могут быть выявлены из следующего описания: «Ярл в палатах начал расти; щитом потрясал, сплетал тетивы, луки он гнул, стрелы точил, дротик и копья в воздух метал, скакал на коне, натравливал псов, махал он мечом, плавал искусно» [91]. Как можно видеть, речь идет о высоком уровне специализации военной знати, поставлявшей кандидатов на роль вождя. Такой кандидат должен был (как и в племенном обществе) завоевывать симпатии соплеменников удачными военными предприятиями: «Хродгар возвысился в битвах... без споров ему покорились сородичи» [92]. Принимая звание конунга, вождь получал власть «над дружиной, над селеньями и над землями...» [93]. По всей видимости, конунги нередко прибегали к раздаче земель с целью поощрения отличившихся представителей дружинной знати: «...отрезал ему семь тысяч земли вместе с домом, с чертогом престольным...» [94]. Такие раздачи должны были крепко привязывать вождей к конунгу узами дружинной верности [95]. Служба вождей выражалась прежде всего в том, что вожди вместе со своей дружиной обязались принимать участие в войске конунга: «...я пошлю тебе войско в тысячу воинов... и пополню твою дружину» [96]. Известно также, что конунг брал на себя обязательство покровительствовать дружине погибших вождей, подчинявшихся власти конунга: «...будешь защитой моим сподвижникам, дружине верной, коль скоро я сгибну» [97]. Вполне возможно, что остатки дружин, потерявших в тяжелом бою вождя, вливались в состав дружины конунга.

(Примечание: Следует учитывать, что текст поэмы Беовульф содержит отдельные средневековые интерполяции. В частности, источник не вполне достоверно отражает характер землевладения в раннегерманском обществе, поскольку наделение служилой знати землей характерно только для феодальных германских обществ).