Критерии «варварства» эпохи «Остготского Возрождения».

С.В. Санников

Новосибирский Государственный Университет.

 

 

В рамках различных культур можно обнаружить наличие сходных понятий, содержание которых отражает представление о состоянии «цивилизованности» и «варварства». Эти понятия развиваютя и эволюционируют, но не утрачивают своего определяющего значения для самоидентификации культуры. Этот аспект удачно подчеркнут в тезисе датского антрополога Х.Дриссена о том, что «каждое общество, которое считает себя цивилизованным, нуждается в модели варварства…» [1]. Примером тому может служить активное обращение к проблеме «варварства» в эпоху т.н. «Остготского Возрождения», поиск путей переосмысления проблемы в контексте взаимодействия культур.

Для носителей остготской государственной идеи восприятие римской культуры и отказ от «варварства» являлись отправным моментом, - так, в послании Теодориха к Гундобаду, королю Бургундов, Теодорих пишет: «Discat sub vobis Burgundia res subtilissimas inspicere et antiquorum inventa laudare: per vos propositum gentile deponit et dum prudentiam regis sui respicit, iure facta sapientium concupiscit»[2]. В данном фрагменте «дела изысканнейшие» (res subtilissimae), это, по всей видимости, часть того самого «великолепного блеска Рима», о котором писал Аммиан Марцеллин [3], и который вызывал «великое восхищение» готов в описании Иордана [4].

В другом послании, обращенном ко всем провинциалам Галлии, Теодорих пишет о «римском обычае», который «способствовал  процветанию предков». Далее следуют особо важные сентенции: «Atque ideo in antiquam libertatem deo praestante vestimini moribus togatis, exuite barbariem, abicite mentium crudelitatem, quia sub aequitate nostri temporis non vos decet vivere moribus alienis»  [5]. Очевидно, что Теодорих придавал большое значение новому состоянию своих граждан и представителей других «варварских» народов, которых он стремился видеть подчиненными его славному роду. Это новое состояние однозначно рассматривалось как отстранение от «варварских» традиций, объединение «не только имений, но и самих душ готов и римлян» [6]. Образ жизни, отличный от нравов римских граждан, уже считается «чужим». «Ты вошёл в школы афинян… чтобы учение греков сделать наукой римской» [7], т.е. «нашей», «своей» наукой, пишет Теодорих Боэцию. Новая культура заявляет о праве «преемства», возрождении древней традиции: vestimini moribus togatis («Вы вновь облачаетесь в одеяния римских нравов»). Поражает даже текстуальное сходство с фрагментами из Каролингского Возрождения: «К древним обычаям вновь возвращаются нравы людские» [8].

Однако, при сопоставлении данных тенденций со свидетельствами Прокопия Кесарийского обнаруживается определенное противоречие. Согласно Прокопию, готы, желая жить более согласно с «варварскими обычаями», ссылаются именно на Теодориха, который «не позволял никому из сыновей готов посещать школы учителей», т.е. заниматься науками, подобно «первым лицам у римлян»  [9].     Для разрешения подобного рода противоречий необходимо выяснить, о каких именно «обычаях» идет речь в работах Прокопия и Кассиодора, т.к. представляется, что мы имеем дело со своего рода «конфликтом» между римским и остготским пониманием «цивилизованности» и «варварства».

Важно правильно оценить то значение, которое играл «римский обычай» для новой остготской государственности. «Римский обычай» в представлении готов, это то, что отделяет «древний… и благородный со времён предков» [10] род римлян от племени не менее древних и славных ратными делами готов. Племя готов, «прославившись чудесным образом» [11], достигло «вершины римской власти» [12], но из писем Теодориха становится ясно, что такое достижение не будет состоявшимся без возрождения Imperium’а под его личным началом. Такое «возрождение» на первом этапе неизбежно обращается к проблеме «варварства». Необходимо дистанцироваться как от повседневных проявлений данного качества, что найдет свое отражение в законотворческой деятельности Теодориха, так и от исторического участия готов в складывании образа ваrваriсum`а, что, в свою очередь, будет отражено в творчестве Кассиодора.

А.Р. Корсунский, ссылаясь на 17 письмо III книги Variae, отмечает, что «варварство» для Теодориха - это «примитивное состояние общества, которому он противопоставляет римскую свободу и цивилизованность» [13]. Хотя данное определение в целом верно указывает направление, оно, тем не менее, ставит ряд вопросов. Теодорих действительно использует  такое понятие, как «libertas antiqua» (т.е. «древняя свобода»): «Возвращаясь к древней свободе… облачаясь в одеяния римских нравов…», но Боэций свидетельствует, что проблема остается по-прежнему неразрешенной: «Я был обвинен в том, что надеялся на восстановление римской свободы» [14]. Становится ясно, что для Теодориха «древняя свобода» не есть то же, что «свобода римская», и это вполне объяснимо, учитывая тот факт, что фигура императора для него обладала максимальной суммой maiestas (т.е. общественного величия) и о восстановлении «римской свободы» не могла идти речь.

Представление об исконной германской свободе также в данном случае не подходит, т.к. система отношений, обозначенная, как Germanorum libertas противопоставлялась в целом миру Imperium’а [15], и именно «варварству» Павел Орозий приписывает «неспособность подчиняться законам» [16], т.е. «свободу» от каких-либо обязательств перед обществом. Теодорих же, наоборот, предлагает вернуться к иному прочтению понятия «свободы», противопоставляя её варварскому беззаконию, подобно тому, как это сделает в своё время Аламанно Ринуччини: «скорее само подчинение законам и есть высшая свобода… ибо мы подчиняемся законам, чтобы быть независимыми» [17].

У Прокопия мы встречаем свидетельство, что Теодорих не оставил после себя законов [18], но автор безусловно заблуждается на этот счёт, т.к. человек, пославший письмо с похвалой к Гундобаду, не мог не знать об издании последним двух значительных кодексов. Учитывая амбиции Теодориха, его слова о том, что Бургундия через приобщение славы древних (т.е. римлян) оставила варварские устремления, нельзя предположить, что у Теодориха не было своего аналогичного свода законов. В пользу аутентичности «Эдикта Теодориха» говорит также и то, что Теодорих стремился провести в жизнь подчинение закону с очевидной настойчивостью: в обращении к «варварам Паннонии», Теодорих призывает их подражать готам и отказаться от обычая решения споров в обход суда. Удалить «свирепость помыслов», оставить «варварство» в понимании Теодориха значит соблюдать закон и правопорядок внутри государства, не пользоваться оружием против сограждан: «Отложите оружие, кто не имеет врагов. Хуже всего, что против подданых поднимаете руку» [19].

Особенно важным свидетельством приоритетов Теодориха в отношении государственного строительства является фрагмент сочинения Иордана, т.н. «завещание Теодориха»: «Он объявил им… чтобы они чтили короля, возлюбили сенат и римский народ, а императора восточного почитали (вторым) после Бога» [20]. Это хорошо укладывается в общую картину на основании других свидетельств [21] и такое завещание представляется достоверным.

Тем не менее, мы встречаемся с некоторым противоречием во мнениях исследователей относительно «статуса» новой  варварской монархии. Определяющим свидетельством по данному вопросу, пожалуй, является свидетельство Прокопия Кесарийского, что «он  (Теодорих - С.С.) не пожелал принять ни знаков достоинства, ни имени римского императора, но продолжал (скромно) называться и в дальнейшем именем Rex (так варвары называют своих начальников)» [22]. Издатель и комментатор Кассиодора J.Garetius подтверждает это положение, отмечая, что Теодорих действительно именовался Rex, в отличии от Одоакра, который называл себя  императором [23]. Однако, Кассиодор в своей «Хронике» свидетельствует, что Одоакр отказался от императорского достоинства, и это свидетельство представляется соответствующем исторической действительности [24]. Исследователь вопроса В.Т.Сиротенко придерживается мнения, что Одоакр действительно не претендовал на продолжение великодержавной политики, в отличии от Теодориха, который фигурирует в источниках как «Dominus Romanorum» и даже «Augustus» [25].

Вероятно, в этом заключается один из самых важных моментов «Остготского возрождения», который сближает его с последующими европейскими «Возрождениями» (чего мы не найдем, если будем анализировать только рецепцию античной культуры!) - его политический контекст, верное понимание которого помогает решить ряд вопросов, связанных с особенностями культурного развития эпохи (например и то, что остготы не придавали большого значения образованности). Отдельные авторы склонны полагать, что остготы  «были вынуждены в целях поддержания внутренней стабильности в королевстве провозгласить себя преемниками и защитниками традиционной римской системы ценностей» [26], пренебрегая в своем суждении, во-первых, тем, что роль покровителей римского обычая была возложена Теодорихом на остготов еще задолго до того, как они получили государство в Италии, и, во-вторых, тем, что деятельность Теодориха была явно чем-то большим, чем то, что требовалось бы для простого «прикрытия» варварства остготов римскими ценностями. Из анализа писем Теодориха становится ясно, что его политика была продуманным комплексом мер, направленным на преодоление психологического барьера между варварским происхождением остготов и их новым государственным статусом.

Для Теодориха сохранение римских институтов и атрибутов власти было гарантом того, что готы не вернутся ad mores, к племенным «естественным» [27] нравам, т.е. к «варварству». Это должно было стать первым этапом восстановления былого римского влияния на «Провинцию», т.е. заполнения той политической «ниши», которая образовалась в Галлии после исчезновения там руководящего римского влияния. Для нашего исследования это имеет принципиально важное значение, т.к. Теодорих в данном случае должен быть воспринимаем не как «подражатель» (пусть даже он сам стремится им выглядеть [28]), но как претендент на реальное «преемство». Именно «преемство» является conditio sine qua non любого Возрождения, а никак не «радикальное обновление культуры на почве масштабной рецепции античной классики» [29]. В связи с этим, мы полагаем, что не всякий «расцвет» наук, пусть даже обращенный к античности, можно было бы назвать «Возрождением». В этом случае мы  бы оставили без внимания тот существенный факт, что сам феномен «Возрождения» был открыт именно благодаря заявкам современников эпохи. «Возрождение» совершается не для нас, оно совершается для них.

Теодорих: «Вы вновь возвращаетесь(облачаетесь) в одеяния римских нравов».  

Муадвин: «К древним обычаям вновь возвращаются нравы…».

Оттон III: «…пробудите в нас… дух греков, чтобы он ожил крепкой жизнью »[30].

Фичино: «Это, несомненно, золотой век, который вернул свет свободным искусствам»[31].

Т.о. культура либо констатирует «совершение возрождения», либо заявляет о его необходимости. Renovatio - это не просто культурное явление, это прежде всего - громкая заявка. Представляется целесообразным искать мотивы данной заявки не только в кризисе текущей культуры (хотя этот момент безусловно имеет место), но в значительной степени и в осознании необходимости политического «преемства», возрождения Imperii, ReiPublicae. Несмотря на то, что любое «Возрождение» подразумевает формирование нового типа культуры, обращенного к наследию прошлого, культурная подоплёка представляется все же не единственным основанием для «Возрождения». Косвенным подтверждением этого может служить тот факт, что средневековой Eвропе так и не удается реально возродить базовые культурные ценности античной эпохи, - это обращение носит во многом условный, номинальный характер.

«Академия Платона в Афинах» для Алкуина - это всего лишь сочинения «последних римлян». Ссылаясь на Платона, он цитирует Боэция [32]. «Дух греков» для Оттона III - это Imperium Константина Великого.  Реальный интерес эпохи хорошо выражает фрагмент послания Герберта: «Мы имеем… Италию, мы владеем… Галлией и Германией… Ты владеешь Римом по праву наследства»[33]. Право наследства - это и есть заявка на реальное политическое преемство, для которого необходимо возрождение «великолепного блеска Рима» (res subtilissimae Кассиодора). Эту мысль прекрасно выражает Муадвин: «Снова Рим золотой, обновясь, возродился для мира» [34]. Для Карла - это возрождение «свободных искусств», а для Теодориха это покровительство институтам Imperium’а. Если, например, для того же Ринуччини важны три составляющих: 1) совершенные нравы, 2) нерушимые законы, 3) хорошие учреждения, то для Теодориха градация ценностей обратная: хорошее учреждение (Imperium), персонифицированное в фигуре императора, порождает как нерушимые законы, так и совершенные нравы. 

В чем причина того, что Теодорих не возрождает «свободные искусства»? Вряд ли причина может заключаться  в том, что В.Н.Дряхлов называет «общей невосприимчивостью» варварской верхушки к глубокому усвоению образовательных и духовных основ античной культуры» [35]. Наоборот, Прокопий Кесарийский свидетельствует, что среди готов были образованные люди, даже знакомые с философией Платона [36], несмотря на то, что образовательная культура в среде готов оказывается практически полностью невостребованной.

Теодориху достаточно привлечь на государственную службу «последних римлян», чтобы уже считаться покровителем «римского обычая». Если образованность некогда и отличала римлян от варваров (o чем могут свидетельствовать, например, следующие высказывания: «Хотя он (Сильван - С.С.) родился от отца - варвара, но достаточно хорошо усвоил римскую образованность» [37a], «Он (Юлий - С.С.) называл их неучами и варварами» [37b]), то уже Аммиан Марцеллин свидетельствует, что «библиотеки навсегда заперты, как гробницы» [38], а «иные (римляне - С.С.) боятся науки как яда» [39]. Образованность все более становится уделом избранных. Сидоний Аполлинарий пишет буквально следующее: «так как ныне порушены все ступени, отделявшие некогда высокость от низости, то единственным знаком благородства скоро останется владение словесностью»[40]. Диоклетиану не нужно хорошее образование, чтобы стать «отцом золотого века» в представлении Элия Лампридия [41]. У Требеллия Поллиона встречаем следующую максиму: «в императоре нужны одни качества, а от оратора и поэта требуются другие» [42]. Это представление получает законченный вид в оценке остготов: «Теодорих… захватил императорскую власть… хотя о всяких науках  он не слышал даже краем уха» [43]. В отличии от Карла Великого, Теодориху Великому нет надобности заниматься возрождением собственно «свободных искусств». Если, например, тот же Ноткер Заика свидетельствует, что «когда Карл стал единовластным правителем в западных странах мира, занятия науками почти повсюду были забыты » [44], то это свидетельство хотя и напоминает по виду слова Аммиана Марцеллина «библиотеки навсегда закрыты», имеет принципиально иное значение.

«Забыть науки» в VII - VIII веках означает полностью потерять их, утратить связь эпох. Если же «библиотеки… закрыты» во время Аммиана Марцеллина, то речь идет всего лишь о том, что наука становится достоянием избранных, перестает быть явлением массового характера. «Свободные искусства» продолжают жить как во времена Теодориха, так и после него, и возрождать их не нужно. Речь идет только о сохранении культуры: «Молю вас, сделайте так, чтобы мы , стариками, смогли передать своим потомкам то, что еще детьми получили от отцов» [45].

 «Варварство» для Теодориха - это прежде всего отсутствие единой централизованной власти, подобной императорской, с соответствующими институтами, и отсутствие письменного закона, либо подчинения ему среди граждан. Хотя Теодорих высказывал восхищение науками через своего квестора, они, очевидно, не представляли для него способ отрыва от состояния «варварства», что существенно отличает «Остготское Возрождение», скажем, от Каролингского или Оттоновского. В данном случае, если мы хотим верно оценить степень возрождения культуры (в том числе и политической культуры) Imperium’а в деятельности Теодориха, нам опять таки следует обратиться к оценкам современников эпохи: «Теодорих был… самым настоящим императором, ничуть не хуже наиболее прославленных» [46].

В связи с этим, мы считаем необходимым подчеркнуть тот факт, что в отечественной историографии, посвященной эпохе «Остготского Возрождения», роль Теодориха до сих пор остается незаслуженно заниженной, бытует искусственно созданный образ «полуграмотного» деятеля [47], неумелого подражателя и дикаря, образ, который очевидно нуждается в серьезной корректировке. Нам представляетя, что именно Теодорих был инициатором и проводником в жизнь полноценного возрождения принципов римской государственности и культуры эпохи «поздней» Империи, возрождения, которое заслужило самые высокие оценки современников.

Мы полагаем, что Теодорих рассчитывал на возможность полного разрыва с варварским прошлым остготов.   Использование им термина «barbarus» в отношении остготов было связано, вероятно, с традицией варварских «Правд» и теми случаями, когда понятие «варвар» «теряло своё прежнее значение, связанное с представлением о неполноценности» [48]. В целом же курс был взят на историческое отождествление готов и римлян, создание «просвещенной» истории готов: «Он  (Дикиней - С.С.)… обучил их (готов - С.С.) почти всей философии, наставляя их в этике, он обуздал их варварские нравы» [49]. Характерно то, что эти слова принадлежат автору «варварского» происхождения Иордану. Вероятно, со временем остготская литература  полностью была бы избавлена от традиционного понимания «варвара» как не-римлянина, человека не имеющего римского образования, а обратилось бы активно к прочтению понятия «варвар», как «не имеющий римской государственности, подчинения закону», и понятию «варвар» был бы возвращен уничижительный контекст.

В письмах Теодориха готы называются Gothi nostri (т.е. наши готы), а термином «barbari» могут называться представители самых разных племён, но не остготы. Дальнейшее развитее подобного антогонизма между «noster, nostri» (наш, наши) и «barbaricus, barbarus» (чужой, варвар) очень характерно для франкских и немецких хронистов, что В.Эггерт предлагает рассматривать в качестве социального фактора, обозначенного, как «чувство-мы» [50]. Несмотря на то, что «образ варвара, восходящий к греческой античности, перешел в средние века» [51], претерпев качественную эволюцию, на «варваров» по-прежнему распространялся комплекс представлений о «furor barbaricus», а преодоление «варварства» как «порчи культуры» становится своего рода вектором силы европейских возрождений, что подтверждает тезис об универсальности модели отношений «варварство - цивилизованность» для развития культуры традиционных обществ.