Проблема развития религиозных институтов в дохристианских обществах Северной Европы является актуальной для современной медиевистики темой, которая практически не затрагивалась в работах отечественных исследователей. Малая разработанность темы объясняется не отсутствием интереса исследователей, а трудностями с преодолением ряда существующих стереотипов на развитие древнегерманских обществ. Характеризуя общую традицию отечественной медиевистики прошедшего столетия, можно говорить о том, что социальные аспекты религиозной жизни германцев до сих пор рассматривались по большей части в рамках известной дихотомии язычество-христианство, что нередко приводило к нежелательным обобщениям [1]. Такой подход был обусловлен доминированием формационного подхода в советской науке, довлеющим авторитетом марксистской традиции и работ Ф.Энгельса, посвященных истории древних германцев. На сегодняшний день представляется обоснованным ставить вопрос о необходимости перенесения акцента исследований в новое русло, в частности, в область корреляции явлений традиционной германской культуры с внутренними процессами развития германских обществ. Одним из наиболее важных моментов в данной области можно считать решение вопроса о характере отношений зарождающейся королевской власти и традиционной германо-скандинавской религии, поскольку развитие данных отношений во многом отражает динамику внутреннего культурного развития Германии и Скандинавии в дохристианский период в целом. Исследование такого рода требует привлечения новых эффективных методов, которые позволили бы дать более четкие оценки процесса развития ранних форм потестарной организации древнегерманских обществ. Как показывают результаты проведенных исследований [2], наиболее эффективным методом  изучения древнегерманских обществ может считаться применение теоретических положений направления культурного материализма, среди которых наиболее существенным можно считать выработанное Э.Сервисом представление о существовании особого промежуточного этапа в эволюции общественного устройства от родоплеменного к раннегосударственному. Данный промежуточный этап характеризуется наличием централизованных территориально-политических структур, которые имеют отдельные признаки раннегосударственной организации, но обладают при этом и существенными родо-племенными чертами. Рассматриваемые структуры получили в научной литературе наименование вождеств (chiefdom), и стали предметом ряда специальных исследований как зарубежных, так и отечественных авторов [3]. Привлечение теории вождеств, как представляется, позволит дать новую оценку ряду известных явлений древнегерманской культуры, выявить эволюционный фактор в развитии древнегерманских религиозных верований и культов, а также дополнить имеющиеся данные о характере функциональной организации племенных и стратифицированных обществ.

На основании имеющихся источников возможно выделить ряд структурных типов общественной организации древних германцев, каждому из которых соответствует определенный тип культовой организации. Так, письменные источники дают важную информацию о характере общественной организации германцев уже в период I-II вв. до н.э. Сочинение Юлия Цезаря, содержащее хронологически наиболее ранний экскурс в этнографию германских народов, дает возможность получить характеристику первичного эволюционного типа общественной организации древних германцев, развившегося с течением времени в более сложные формы иерархической политии. Рассматриваемый тип общности отличается наличием универсальных признаков, соответствующих общественным образованиям, охарактеризованным Э.Сервисом как «племена», - преобладанием «экономически самодостаточных резидентных групп, которые из-за отсутствия высшей власти берут на себя право себя защищать» [4]. Надобщинные структуры носят в рассматриваемом обществе вторичный, обусловленный внешней агрессией, характер (т.е. имеет место тенденция, которую можно считать проявлением трибализма), а резидентные группы представлены областями и округами, во главе которых стоят некие principes, общественная роль которых может и по сей день считаться предметом дискуссии. По всей видимости, должность выборного лица, проводившего судебные тяжбы по отдельным областям у древних германцев сопоставима с ролью шведского лагмана (laghman), толкователя закона, управлявшего областью вместе с советом хёвдингов (hofdingi) [5].

Организация власти в подобном обществе носит характер общественного собрания, распадающегося на собрание знати и собрание всех свободных членов племени: «О менее значительных делах совещаются старейшины (principes, знать – С.С.), о более важных – все, причем те дела, о которых выносит решение народ, предварително обсуждаются старейшинами» [6]. Сходная ситуация наблюдается и в скандинавском обществе племенного периода, - так, «старейшие по возрасту из... двенадцати третей, созвав общее собрание земли (communae terrae placitum), постановили, чтобы от каждой трети были выбраны лица, которые были бы доверенными остальных» [7]. При этом, следует отметить, что рассматриваемое общество остается еще в целом субъектом власти, т.к. ни один участник собрания не вправе ущемить права и достоинство свободного члена племени («...казнить, заключать в оковы и подвергать  телесному наказанию не позволяется никому...» [8]), кроме как в случае принятия общего решения (если речь идет, например, о наказании преступника): «Перед народным собранием также можно выступать с обвинением и предлагать на разбирательство дела, влекущие за собой смертную казнь» [9]. Ограничение в правах на ношение оружия и участие в общественных собраниях испытывали только рабы, положение которых, однако, не носило особенно тяжелый характер [10]. Это дает нам возможность охарактеризовать первичный эволюционный тип общественной организации германцев как племенной «военно-демократический» [11].

Характеризуя религиозную ситуацию в древнегерманском обществе данного типа, необходимо отметить, что ранние этапы развития племенной религии германцев характеризуются отстутствием четко оформленного культа. Описывая быт германцев, Цезарь отмечает, что «у них (германцев – С.С.) нет друидов, руководящих обрядами богослужениия, и они не особенно усердствуют в жертвоприношениях» [12]. Однако, как показывает исследование источников, определеные служители культа были, - такими служителями являлись жрицы, старые женщины, наделенные сверхъестественными способностями видеть будущее и предсказывать победы и поражения: «...матери семейств на основнии гаданий по жеребьевым палочкам и прорицаний провозглашают, целесообразно ли вступать в битву, или нет» [13]. Более подробное описание действий германских жриц дает Страбон: «Рассказывают о следующем обычае кимвров: их жен, следовавших с ними в поход, сопровождали жрицы-предсказательницы, седовласые, в белых одеждах, в полотняных, застегнутых, мантиях, в медных поясах и босые. Они выходили навстречу пленным с обнаженными мечами, надевали на них венки и вели их к медному кратеру... одна из них... распростершись над котлом, перерезала горло каждому их них (пленных – С.С.) подняв его на воздух. По натекавшей в кратер крови они совершали какое-то гадание. Другие рассекали их (пленных – С.С.) трупы и по внутренностям предрекали своим победу» [14]. По всей видимости, все религиозные обряды совершались в данный период именно женщинами. Данное положение может быть подтверждено свидетельством Снорри Стурлусона о том, что в эпоху легендарной древности «мужам считалось зазорным заниматься... колдовством, так что ему обучались жрицы» [15].  Следует отметить, что для племенного этапа развития германцев вообще было характерно особое отношение к женщине: «Они думают, что в женщинах есть нечто священное и вещее, не отвергают с пренебрежением их советов и не оставляют без внимания их прорицаний» [16]. Представление о существовании особых способностей у женщин является традиционным также и для позднего скандинавского общества: «Сигрид была женщина очень мудрая, и ей дано было предвидеть многое» [17]. Это отношение отразилось и в древнегерманской теологии, - по преданию, супруга Одина, мудрая богиня Фригг (др.герм.- Фрия), принесла лангобардам (винилам) победу в битве с вандалами именно по просьбе женщины [18]. Культ женщины имел большое социальное значение, - так, вожди лангобардов Ибор и Агио, прежде чем призвать свой народ к оружию, получают на это одобрение своей матери Гамбары [19]. Вполне возможно, что отмеченные традиции и представления являются реликтом эпохи матриархата, хотя ведущие исследователи первобытных обществ в последнее время ставят историческое существование матриархата под сомнение [20].

В рамках племенных обществ широко практиковались собрания по случаю сезонных жертвоприношений, как это можно видеть на примере древней Скандинавии. Имеющиеся данные о характере общественного устройства древней Скандинавии весьма ограничены, и могут быть получены только из анализа отрывочных, но весьма ценных сведений, содержащихся в поздних произведениях. Одним из таких источников может считаться «Сага о гутах» [21], освещающая общественное устройство острова Готланд до включения этой области в сферу влияния шведских конунгов. Как можно заключить из текста, вся территория острова делилась на три тридьунга (tritiungar, трети) [22], население которых собиралось на регулярные тинги (ting, собрания) третей по случаю принесения регулярных человеческих жертвоприношений, и по особым случаям на «тинг всех гутов» (gutnal ting) [23]. Сезонные жертвоприношения оставались одной из важнейших (наряду с тингами) форм консолидации общества: «До этого времени и еще много позднее люди верили в рощи и курганы, в священные места и священные столбы и в языческих богов. Они приносили в жертву своих сыновей и дочерей, и скот вместе с едой и питьем… Вся страна приносила за себя высшее кровавое жертвоприношение людьми. И каждый тридьунг также приносил за себя человеческие жертвы. Но меньшие тинги приносили меньшие жертвы: скотом, едой и питьем. Они называли себя «кипятящими товарищами» (sutnautar), ибо сообща варили жертвы… » [24].

Общественный уклад находил отражение в складывающемся пантеоне богов – так, верховным богом древних германцев, покровительствовавшим военно-демократическому устройству, был Тивац (Циу), аналогичный позднескандинавскому Тюру, богу войны и народного правосудия. Этот древний бог был чрезвычайно популярен среди германцев именно в период родового строя, и к нему даже обращались как к верховному богу: «Мы благодарим наших общих богов и величайшего среди них – Марса (Тиваца – С.С.)...» [25]. Тивацу посвящались народные собрания (тинги), - так, в районе древнего Вала Адриана сохранилась германская надпись в честь Mars Thincsus («покровителя тинга», Тиваца) [26]. Древние боги покровительствовали традиционным институтам, освящали бытовавшие общественные связи, нарушение которых было связано с отступлением от древней религии: «...ты намереваешься превратить нас... в рабов, делая нам странное предложение – оставить веру, которой придерживались наши предки еще в век сожжения... » [27]. Традиционный уклад отражался и в установленном обряде захоронения: «Первый век называется веком сожжений. Тогда всех умерших сжигали и воздвигали в их память намогильные камни» [28]). Характеризуя позднелатенские и раннеримские погребения южной части Скандинавского полуострова, следует отметить, что они действительно представлены грунтовыми могильниками с надгробиями в виде каменных вымосток, выкладок, стел и мелких плоских курганов [29]. Согласно бытовавшим представлениям, данный обряд был освящен богами и древней традицией: «Óдин... постановил, что всех умерших надо сжигать на костре вместе с их имуществом...» [30]. Свидетельства о сожжении покойных как традиционном варианте погребального ритуала в североевропейском племенном обществе подтверждается и свидетельствами Прокопия Кесарийского об обычаях скандинавского племени герулов: «…навалив большую и высотную кучу дров и положив этого человека (усопшего - С.С.) на самый ее верх… поджигают всю кучу дров, начиная с самого низу. Когда костер потухнет, они, собрав кости, тотчас же предают их земле» [31]. Сожжение умерших практиковали, по свидетельству Тацита, все германские народы: «При устройстве похорон германцы не проявляют никакого тщеславия, они только заботятся о том, чтобы при сожжении тел знаменитых мужей употреблялось  дерево известных пород. Погребальный костер они не загромаждают коврами и благовониями; на нем сжигается оружие... (умершего – С.С.), а некоторых – и конь. Могила покрывается дерном. Они с пренебрежением относятся к почести высоких и громоздких памятников...» [32]. Данные археологии подтверждают господство обряда кремации для всех германских племен раннего железного века, а также высокую роль огня в религиозных культах германцев междуречья Одера и Везера (носителей ясторфской культуры), где нередко отмечаются специальные вымостки, служившие для погребальных сожжений [33]. Исполнение обряда также подтверждает факт приблизительной имущественной однородности рассматриваемых племенных обществ - германские и скандинавские могильники, относящиеся к племенному периоду развития, характеризуются незначительным добавлением социальной символики в форме сопроводительного инвентаря, а также значительным единообразием материала в рамках отдельно взятого могильника. В зависимости от локальных особенностей, могильник может характеризоваться преобладанием урновых или ямных захоронений, а также рассыпанных остатков кремации под насыпью. В целом, инвентарь могил довольно беден, вещи сопровождают лишь меньшую часть погребений [34].

Несмотря  на известную универсальность племенной формы общественной организации, необходимо отметить, что она была недостаточно прочной основой для консолидации общества, и данная система была неспособна выдержать воздействие фактора внешних и внутренних воздействий. Утверждение общественной роли германских хёвдингов-дуксов, происходящее в результате успешного проведения военных рейдов, подобных вторжению Ариовиста на территорию секванов [35], сопровождающееся формированием вокруг вождя постоянной военной дружины [36], приводило к возникновению и развитию нового типа политии. Данный тип можно охарактеризовать как простое вождество, отличающееся известной централизацией управления, развитием куста иерархически соподчиненных руководителей на местах, и зарождением гражданской власти верховного военного вождя, получающего латинское имя rex. Полномочия судебной власти закрепляются на данном этапе за вождями регионального и областного масштаба, что соответствует признаку, выделенному Обергом в качестве отличительной черты простого вождества; по его мнению, «отличительной чертой этого типа политической организации является то, что вожди имеют судебную власть» [37]. Данный тип особенно удачно просматривается на материале германских племен как эволюционный, т.к. существует целый ряд свидетельств, фиксирующих переходные формы развития между первичной племенной структурой и структурой простого вождества. Примером может служить описание общности герулов, составленное Прокопием Кесарийским, зафиксировавшим начало процесса централизации власти в этом племени, а именно - появление фигуры постоянного племенного вождя, власть которого носила во многом еще номинальный характер: «...их король носил это звание только на словах, не имея почти никаких преимуществ сравнительно с частным человеком» [38]. Из другого же отрывка можно видеть, что многочисленные представители знати сохраняли весьма видное положение в общественной иерархии, что на наш взгляд может быть также выделено в качестве одного из определяющих признаков данного типа организации, а именно, наличие многовластия при номинальном единоначалии – так, по свидетельству Прокопия, когда герулы были побеждены лангобардами и должны были уйти, покинув места жительства отцов, они были предводительствуемы «многими вождями царской крови» [39], несмотря на то, что незадолго до этого лишились в бою своего верховного вождя. Многовластие выражалось в специфической форме иерархической координации, осуществлявшейся с соблюдением необходимых для рангового общества ритуалов взаимодействия, - так, по свидетельству Аммиана Марцеллина, король алеманнов Хортар созывал «к себе на пир всех королей (reges), людей королевского рода (regales) и князей (regulos) отдельных округов» [40], и т.к. сходы такого рода производились по свидетельству автора, «согласно традиции племени» [41], можно предположить известную регулярность их проведения.

Постепенное укрепление статуса военно-дружинной знати приводит к тому, что фигура вождя приобретает все большее общественное значение, подкрепленное прежде всего обширным землевладением (примером чему могут служить «виллы и поля» (agros villasque) вождя батавов Цивилиса [42]), взыманием дани, и ростом личного престижа. Вокруг фигуры вождя складывается окружение из телохранителей, дружинников, слуг, зависимых людей и рабов, которые сопровождают вождя даже во время его деловых поездок [43]. Особенное значение в деятельности конунга приобретает отряд «верных» (fideles) ему дружинников-телохранителей, не оставляющих своего вождя ни при каких обстоятельствах [44]. Развитие власти вождей также сопровождалось усложнением религиозных культов, оформлением круга профессиональных религиозных деятелей, жрецов (лат. sacerdotes, герм. godar), близких к вождям, и имеющих особые полномочия. Описывая быт германцев, Тацит отмечал, что во время проведения народных собраний «молчание водворяется жрецами (per sacerdotes), которые тогда имеют право наказывать» [45]. Развитие жречества сопровождает процесс укрепления влияния родовой знати, и функции жрецов во многом связаны с функциями вождя. При отправлении религиозных культов вождь действует вместе с жрецом племени: «Их (лошадей – С.С.), запряженных в священную колесницу, сопровождают жрец вместе с королем или вождем племени... (sacerdos ac rex vel princeps civitatis)» [46]. Несмотря на то, что личность свободного общинника была в германском обществе неприкосновенна, жрецам давалось право «казнить, заключать в оковы и подвергать телесному наказанию» [47]. При этом, жрецы обладали значительной самостоятельностью в принятии решений, т.к. они совершали насилие над провинившимися «не в виде наказания и по приказу вождя, но как бы по повелению Бога» [48]. Деятельность жрецов, по бытовавшим представлениям, восходила к установлениям Одина: «Там (в столице богов Асгарде –С.С.) было большое капище. По древнему обычаю в нем было двенадцать верховных жрецов (hofgodar). Они должны были совершать жертвоприношения и судить народ. Они назывались диями (diar), или владыками. Все люди должны были им служить и их почитать» [49]. Развитие святилищ отражало процессы общественной интеграции, укрепления социальной иерархии и структуры: «Свеоны... имеют обычай каждые девять лет устраивать в Убсоле торжество, собирающее жителей всех областей страны...» [50]. Закрепление особого статуса за местами жертвоприношений основывалось на древних традициях, - согласно «Саге о гутах», такие места были известны с древних времен и постоянны: «В то время кровавые жертвоприношения приносились в Ви» [51]. Однако, если Тацит отмечал равенство представителей племени перед исполнением обряда (обряды совершались в священной роще, «где над всеми властвует бог и все остальное находится у него в подчинении», и куда «никто не может войти, иначе как в оковах, чтобы этим подчеркнуть свою приниженность и величие божества» [52]), то Адам Бременский уже отмечал важную социальную роль жрецов, связанных с проведением тех же обрядов в скандинавском обществе: «Ко всем их богам приставлены жрецы, ведающие племенными жертвоприношениями....» [53]. Проведение торжеств сопровождалось подчеркнуто сложными обрядами, свидетельствующими о высокой степени специализации жречества: «...о многочисленных нечестивых магических песнопениях, которые они обычно исполняют, совершая обряд жертвоприношения, лучше... умолчать» [54]. Согласно свидетельству Снорри Стурлусона, бог Один «и его жрецы зовутся мастерами песней, потому что от них пошло это искусство в Северных Странах.» [55]. Жрецы формировали особый слой в германском обществе, и согласно сообщению Иордана, у готов даже существовала особая прослойка благородных родов, которые именовались pilleati, из числа которых «поставлялись и короли, и жрецы» [56]. (Примечание: необходимо, однако, учитывать, что в данном свидетельстве Иордан прибегает к излюбленной контаминации, подменяя отдельные факты истории германского народа готов эпизодами из истории фракийского народа гетов). Развивающийся институт королевской власти активно привлекал резервы культовой составляющей власти, ограничивая доступ общинников к совершению обрядов, и подчеркивая свою близость к сакральной сфере.

Возвышение королевской власти сопровождалось подчеркнутым обособлением погребальных комплексов вождей. В позднеримское время в Южной Скандинавии появляются богатые погребения с ингумациями в больших камерах под курганными насыпями [57], которые возможно связать с развитием надобщинных структур и устойчивой традицией правления родовой знати. Принадлежность богатых погребений «выделяющейся из общины аристократии» подчеркивается также и тем, что «они составляют отдельные группы вне больших могильников» [58]. Характерным для рассматриваемого типа общности может также считаться обряд сожжения усопших вождей с принесением значительных богатств на погребальный костер: «Идите же к конунгу, проститесь, дружинники... и возложите златодарителя на ложе пламени, а с ним и сокровища – не частью, но полностью...» [59]. Описание данного обряда выполнено англо-саксонскими интерпретаторами чрезвычайно натуралистично, что позволяет предположить известную регулярность проведения подобных богатых похорон. Развитие такого рода захоронений объяснялось, по всей видимости, распространением представлений о том, что военным предприятиям знати покровительствует сам Один («...у Одина – ярлы, павшие в битвах...» [60]), и верой в то, что «...каждый должен прийти в Вальгаллу (чертог Одина – С.С.) с тем добром, которое было с ним на костре, и пользоваться тем, что он сам закопал в землю» [61]. Смена богов могла произойти только в случае глубоких социальных сдвигов - так, с развитием военного предводительства и захватнических войн Тюр был значительно потеснен темным богом-колдуном Вотаном (Одином), покровителем убитых и повешенных, богом жестоких битв и кровавых жертвоприношений. Культ Одина (Вотана) может быть отмечен еще в древнейших германских обществах – так, кимвры, одержавшие победу над римскими войсками (кон. II в. до н.э.), принесли жертвы, в которых явно угадывается культ поклонения этому богу воинских подвигов и колдовских инициаций: «Они разрывали на части и выбрасывали одежды, швыряли в реку золото и серебро, кромсали на куски воинские доспехи, срывали упряжь с лошадей, после чего лошади кидались в реку, и вешали на деревьях людей, так что не было ни добычи победителям, ни пощады побежденным» [62]. Согласно древнегерманской теологии, Один был принесен в жертву самому себе путем повешения на дереве [63], в связи с чем развешивание мертвых врагов по деревьям может также служить указанием на отправление культа Вотана. Согласно свидетельству Прокопия Кесарийского, у жителей Скандинавии «из жертв… считают самой прекраснейшей принесение в жертву человека, который был их первым военнопленным. Они приносят его в жертву в честь Ареса (греческий прототип Марса [64] – С.С.), так как этого бога они почитают выше всех. Они посвящают этого пленника богу, не просто убивая его, как обычную жертву, но вешают его на столбе» [65]. Наличие признаков данного культа отслеживается также в умерщвлении и уничтожении всего, что захвачено в результате военной победы: «...по этому обету (посвящению пленных врагов Вотану и Тивацу – С.С.) подлежат истреблению у побежденных кони, люди и все живое» [66]. Развитие родовых традиций военного предводительства приводило к появлению более ревностного поклонения Вотану, стремлению выделить усопшего героя из числа рядовых воинов. Так, если Тацит упоминал, что «погребальный костер они (германцы – С.С.) не загромождают коврами и благовониями» [67], то в тексте «Старшей Эдды» уже можно встретить следующее указание: «Украсьте костер коврами, щитами, рабов положите и яркие ткани... будет конунг сожжен рядом с моими рабами в уборах богатых и ярких» [68].

Вероятно, именно в данный период происходит сакрализация королевской власти, столь хорошо известная по феномену средневековой культуры Западной Европы. Развитие представлений о родстве конунгов с богами известно по сообщениям многих средневековых авторов, однако, появляется оно, вероятно, именно в эпоху Великого переселения: «…геты были восхвалены до такой степени, что говорилось, будто бы некогда Марс, провозглашенный в мыслях поэтов богом войны, появился именно у них… Этого Марса готы постоянно ублажали жесточайшим культом (жертвою ему было умерщвление пленных), полагая, что возглавителя войн пристойно умилостивлять пролитием человеческой крови. Ему посвящалась первая добыча, в его честь подвешивали на стволах деревьев трофеи. Готы более, чем другие, проникнуты были к нему горением, и казалось, что поклонение их воздается родителю» [69]. Особенно важной составляющей культа Одина становится возведение королевского рода к легендарному прародителю из рода Асов: «Скьёльдом звали сына Одина, и отсюда пошли все Скьёльдунги. Он жил и правил в стране, что теперь называется Данией, а тогда звалась Страной Готов» [70]. «Фьёльнир, сын Ингви-Фрейра, правил тогда шведами и богатством Уппсалы. Он был могуществен, и при нем царили благоденствие и мир» [71] (хотя Фрейра принято считать богом из рода Ванов, Снорри прямо говорит, что «нет Аса, славнее Фрейра» [71а], а обряд посвящения копьем Одину, который принял при смерти отец Фрейра Ньерд, сильно напоминает обряд «усыновления по оружию», широко известный из германской истории). Даже согласно свидетельству христианского автора Беды Досточтимого, английские конунги Хенгист и Хорса были потомками «Вегтгилса, сына Вегта, сына Вотана, от рода которого ведут свое начало королевские фамилии многих областей» [72]. Представление о родстве конунгов с Одином дополняется и представлением о том, что только конунгу, как наследнику Одина, принадлежит право определять порядок жертв, и ставить жрецов: «Один поселился у озера Лёг… построил там большое капище и совершал в нем жертвоприношения по обычаю Асов... Он поселил там и жрецов… Всем им Один дал хорошие жилища» [73].

Дальнейшее развитие наметившихся в рамках рассматриваемого типа общности тенденций приводит к появлению компаундного вождества [74], возникающего путем инкорпорации простых вождеств, и характеризующегося развитием деспотической власти вождя в отношении региональных лидеров. Снорри Стурлусон обозначает титул вождя, «которому подчиняются конунги-данники» (skattkonungar),  как «конунг конунгов» (konungr konunga) или «державный конунг» (tjodkonungr) [75], отмечая, что этим именем может называться только такой конунг, который удерживает под своей властью ряд крупных лидеров, и «управляет большой державой» (raedr fyrir tjodlandi). Державы конунгов складывались в ходе захвата владений других вождей: «Ингьяльд конунг... дал обет увеличить свою державу вполовину во все четыре стороны или умереть... после этого Ингьяльд конунг подчинил себе все те владения, которые принадлежали конунгам, и собирал с этих владений дань» [76]. Предпосылки к образованию компаундного вождества могут быть отмечены уже в рамках устойчивых простых вождеств, например, - в деятельности упоминавшегося Юлия Цивилиса, который, по свидетельству Тацита, «решил покорить окрестные племена, а если кто станет сопротивляться, тех подчинить силой оружия» [77]. В результате успешной борьбы Цивилис добился того, что к нему «переходили многие племена, какие со страху, какие – по доброй воле» [78].

Утверждение и усиление королевской власти в рамках компаундного вождества приводит к тому, что институт жречества становится препятствием на пути к реализации амбиций вождя. Власть жрецов нередко приобретала опасный по своим масштабам характер, - как отмечал Аммиан Марцеллин, у германцев «верховный жрец… несменяем и в отличие от королей ни за что не несет никакой ответственности» [79]. В связи с этим, вождями предпринимались меры по устранению нежелательных социальных институтов. Для данного этапа характерно развитие тенденции к упразднению (или значительному сокращению) слоя жрецов, и перенесению сакральных жреческих функций на самого вождя: «Хакон ярл... пристал к берегу и совершил большое жертвоприношение. Тут прилетели два ворона и стали громко каркать. Ярл решил, что, значит, Óдин принял жертвоприношение и будет помогать ему в бою» [80]. Если ранее принесением сезонных жертвоприношений занимались жрецы, то теперь совершение таких жертвоприношений входит в обязанности конунга: «...если уж я должен совершить с вами жертвоприношение, то я хочу, чтобы это было самое большое жертвоприношение, какое только возможно, и принесу в жертву людей» [81]. Конунги уделяют большое внимание созданию святилищ, подчеркивая тем самым свою связь с богами: «и стал Владимир княжить в Киеве один и поставил кумиры на холме за теремным двором: деревянного Перуна с серебряной головой и золотыми усами, затем Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоши. И приносили им жертвы, называя их богами...» [82]. При этом, конунги активно уничтожали старые капища, которые были опорой могущества родовой знати: «Затем Олав конунг... велит сжечь капище и взять из него все добро, а также снять все украшения с богов...» [83]. Конунги также стремились использовать проведение сезонных языческих праздников в целях установления новой системы взаимоотношений со своими людьми. Так, конунг Олав приказал своим людям выстроить «большую земляную крепость... Осенью он велел свезти туда все, что необходимо на зиму, и остался там зимовать, и с ним было множество народу... На йоль он устроил большой пир и пригласил к себе многих могущественных бондов из ближайших местностей» [84].

Место жрецов в социальной иерархии занимают в данный период могущественные «колдуны» (seidmadr, seidmann), нередко стоящие на службе конунга: «Харальд конунг велел одному колдуну отправиться... в Исландию на разведку и потом ему донести» [85]. Христианские авторы описывали деяния этих «колдунов» следующим образом: «Среди последних (жителей северной Норвегии – С.С.), говорят, до сих пор имеют такую силу колдовские чары и заклинания, что они утверждают, якобы знают, что происходит с любым человеком в этом мире. Посредством громкого бормотания они вызывают на берег моря больших рыб, а также делают многое другое из того, что в книгах именуют злодеяниями» [86]. По-видимому, «колдуны» представляли собой новую социальную прослойку, развившуюся на основе исчезающего германского жречества. Судя по тому, какую нелегкую борьбу пришлось впоследствии вести конунгам с «колдунами», можно заключить, что позиции этой новой прослойки были весьма значительны: «Олав конунг... объявил, что все те люди, которые занимаются ведовством и чародейством, или колдуны, должны покинуть страну... Эйвинд был колдун и очень сведущ в волховании... и попросил передать конунгу, что... будет колдовать, как и раньше» [87]. Отношения королевской власти и прослойки «колдунов» приобрели с течением времени в откровенно враждебный характер: «Харальд конунг ненавидел колдунов… Эйрик Кровавая Секира отправился по его велению в Упплёнд и нагрянул в Хадаланд. Он сжег… восемьдесят колдунов. Его очень хвалили за этот подвиг» [88]. Борьба конунгов с «колдунами» получила отражение и в скандинавском мифологическом эпосе, – в «Речах Гримнира» Один, выступая в облике колдуна, ведет борьбу против могущественного конунга, который предал бога-колдуна пленению и пыткам [89]. Этот колдун отомстил конунгу, лишив его жизни, и передав владения конунга его сыну за то, что тот помог колдуну бежать. Сходный сюжет присутствует и в «Саге о Хальвдане Черном», - конунг Хальвдан «велел схватить одного финна, великого колдуна... и пытал его» [90]. Противостояние конунгов и «колдунов» отразилось и в появившемся представлении о том, что власть конунгов имеет бóльшую мистическую силу, нежели колдовство: «...удача конунга была сильнее колдовства» [91]. Данное представление, по всей видимости, отражает рост могущества княжеской власти, успехи конунгов в противостоянии с родовыми структурами. Такое противостояние особенно ярко можно наблюдать на примере Киевской Руси, где великий князь Ярослав жестоко подавил в 1024 году мятеж волхвов (языческих прорицателей и колдунов), возглавивших борьбу населения Суздальской земли против социального неравенства.

Сакрализация власти конунгов отражается в появлении специфических погребальных сооружений, которые наделяются сверхъестественной силой в представлении современников: «Они насыпали большой курган и сделали в нем дверь и три окна. А когда Фрейр умер, они тайно перенесли его в курган и сказали шведам, что он жив, и сохраняли его там три года. Все подати они ссыпали в курган, в одно окно — золото, в другое — серебро, а в третье — медные деньги. И благоденствие и мир сохранялись» [92]. Наиболее ярким типом «княжеских» курганов, относящихся к структуре компаундного вождества, может считаться упсальская серия (Старая Упсала, Центральная Швеция), представленная тремя «великими» курганами, приписываемыми вендельским конунгам Ауну, Эгилю и Адильсу. Данные курганы «однотипны по устройству и погребальному обряду» [93]. На естественном возвышении устривалась площадка, перекрытая слоем глины и служившая местом кремации [94]. Умершего сжигали в экипировке из парадного оружия, парчи, стеклянных изделий. Сопроводительные жертвы включали животных, представленных собакой, лошадью, быком, свиньей, овцой, кошкой и петухом [95]. Набор животных, сопровождавших конунга, вероятно, связан с древнегерманской мифологией. Значение данной курганной серии сохранилось и в христианское время, - вблизи от языческого святилища народа свеонов в Упсале был основан епископский центр Швеции, на авторитет которого опиралась во многом и власть средневековых шведских королей. Подобная практика была широко распространена в странах языческого Севера: «В Хаугасунде стоит церковь, и у самого церковного двора, к северо-западу, расположен курган Харальда Прекрасноволосого. К западу от церкви лежит могильная плита Харальда конунга, которая лежала на его могиле в кургане… Камни, которые стояли раньше в кургане, стоят теперь на церковном дворе» [96]. Данная особенность объяснялась представлением о священной природе удачи конунга (hamingja), которая сохранялась во всем, что было связано с его жизнью и смертью. Даже мертвый конунг приносил удачу своему народу, поскольку боги благославляли землю, в которой покоился их избранник. Этим, вероятно, объясняется и постепенное распространение практики ингумации (трупоположения) в поздней погребальной обрядности дохристианской Скандинавии.

Развитие власти «больших» или «великих» конунгов приводило к формированию широкого слоя служилой знати, которая по своему могуществу нередко приближалась к статусу родовых предводителей: «Харальд конунг настолько увеличил дани и подати, что у ярлов было теперь больше богатства и власти, чем раньше у конунгов» [97]. Захоронения знати могли отличаться таким богатым инвентарем, что среди исследователей до сих пор нет единого мнения по поводу оценки принадлежности имеющихся комплексов [98]. Наиболее известными в этом отношении погребениями можно считать шведские курганные комплексы позднего железного века из Вендель и Вальсъерде. Характерной особенностью представленных там захоронений может считаться обряд погребения в ладье, а также обилие содержащегося в захоронении оружия, что резко отличает их от «княжеских» захоронений римского времени, не содержащих подобной экипировки. В каждом ладейном погребении вендельского типа присутствует набор парадного оружия, пиршественные и кузнечные наборы, верховые лошади и большое количество жертвенных животных [99]. При этом, обособление новой служилой знати выражалось не только в формировании подобных весьма специфичных обрядов захоронения, но и в развитии новых религиозных представлений. На наш взгляд, возможно предположить, что именно могущество нового слоя служилой знати, выдвигавшейся на службе у «великих» конунгов Упсалы, приводило к тому, что в качестве верховного бога в аристократической среде всё более выделялся Тор (др.герм. - Донар), один из древнейших богов, культ которого достоверно фиксируется уже в германских обществах бронзового века. По всей видимости, культ Тора особенно успешно конкурировал с культом Одина в эпоху викингов (кон. VIII-XI вв.) в связи с развившимся в этот период чувством индивидуализма, военного авантюризма и предпринимательства, требовавшего от индивида обращения к личности бога-героя, борца с чудовищами и великанами, каким и был Тор: «...все, кто верует в свою мощь и силу... посвящают свой кубок Тору» [100]. Возможно, что Адам Бременский, описавший языческий храм в Упсале, верно оценил иерархию, имевшую место в триаде богов Тор – Один – Фрейр, выделив Тора в качестве главного (а в действительности, все же лишь наиболее популярного) божества: «Храм сей весь украшен золотом, а в нем находятся статуи трех почитаемых народом богов. Самый могущественный среди их богов – Тор – восседает на престоле  в середине парадного зала, с одной стороны от него – Водан, с другой - Фриккон» [101]. Характерно то, что Снорри Стурлусон также называет Тора самым почитаемым богом: «Олав конунг пошел в капище... где стояли боги, там сидел Тор, самый почитаемый из богов, разукрашенный золотом и серебром» [102]. Вполне возможно также и то, что Один оставался богом родовой знати (конунгов и ярлов из древних родов), в то время как Тор все шире принимался викингами, дружинниками и зарождающейся служилой знатью (ярлами, выдвинувшимися из числа дружинников при новых «больших конунгах») в качестве своего покровителя. Представляется также возможным предположить, что содержащиеся в гнездовских захоронениях русской и варяжской знати жертвенные приношения животных (козлов) указывают на распространение в дружинной среде культа скандинавского бога Тора, являвшегося покровителем этих животных. Данное предположение подтверждается широким распространением в данный период культовых подвесок, символизирующих молот Тора, наличием подобных изделий на территории Северо-Западной Руси [103], куда они были принесены норманнской знатью.

Таким образом, подводя итоги проведенного исследования, возможно сделать вывод о том, что представление о религии и религиозных институтах германцев как о некоем статичном явлении, преобладавшее в отечественной науке вплоть до недавнего времени, следует отклонить как не вполне отвечающее исторической действительности. На основании имеющихся материалов можно утверждать, что германо-скандинавская религия была динамично развивающейся системой взглядов и представлений, которая была востребована как племенным обществом, так и новыми институтами королевской власти. Соответственно с развитием общественной организации от племенного устройства к простому и комплексному вождеству, религиозные представления и культы германцев преодолели в своем развитии стадии анимизма, политеизма и теократии. Характеризуя общую тенденцию развития религии древних германцев, можно заключить, что постепенное развитие королевской власти влекло за собой изменения в сфере религиозных представлений и в сфере отправления культа, направленные на привлечение все большего числа сакральных функций к полномочиям конунга, что влекло за собой сакрализацию королевской власти, феномен, широко известный по материалам средневековой европейской культуры. Религия становилась важнейшим инструментом в руках зарождающейся королевской власти, подкреплявшим ее авторитет в глазах современников. Данная традиция сохранялась вплоть до эпохи позднего средневековья, а в некоторых случаях дожила и до наших дней. Дальнейшее изучение социальных и духовных основ религии германских народов является перспективным направлением исследования, которое не только позволит дать новую оценку многим явлениям жизни древних сообществ, но также даст возможность глубже понять феномен традиционной европейской культуры.

<На главную страницу>





© 2003 Сергей Санников, НГУ

---